"Башенный принцессизм" или "а за что любить людей?"

Тут есть над чем подумать. Ведь в течение тысячелетий отшельничество считалось самопосадкой на жёсткую диету, на лишение себя самого ценного – общества других людей. Сегодня та же репрессия к себе почему-то рассматривается как признак окончательно удавшейся жизни.
Налицо патология – не новая сама по себе, но в предыдущие века протекавшая бессимптомно. Если в примитивных обществах т.н. «коллективизм» обусловлен страхом перед клыкастыми буками внешнего мира – то в обществах, где развиты недотыкоммуникации (зарплата поступает на карточку, пиццу приносит смуглый офицант по вызову, а рабочие обязанности отправляются по интернету), поводов для животного коллективизма нет.

Поэтому у городского современника мы регулярно в неприкрытом виде наблюдаем то, что в дикие века драпировалось упомянутым животным коллективизмом. А именно -- повальную обиду на равнодушие ближних с одновременной неспособностью их хоть немного любить самому. Патологию эту мы можем назвать «башенным принцессизмом» -- в память о сказочных персонажах, ожидавших чего-то большого и чистого на безопасном расстоянии от реальности.

Башенный принцессизм лучше всего выражается в риторическом вопле: «А за что любить людей? Вот за что?! Они заливают сверху, кидают на зарплату, ленятся работать, не моются, жрут как свиньи, идиотски гогочут над остротами Петросяна и толкаются в метро, к тому же часть из них дикие таджики, которые, если что, равнодушно меня зарежут -- а я их любить должен? У меня ещё башню не сорвало».

Отвечаю: вопрос подобным образом может ставить только тот, кому само понятие любви неизвестно.

Коротко говоря, друзья мои – если бы людей «было за что любить» - этот процесс
1) назывался бы не любовью и
 2) описывался бы фон Хайеком, а не Пушкиным.
«За что любить» - вопрос того же плана, что «за что дышать». Дышат не оттого, что воздух этого достоин, а потому что лёгкие есть.

Любовь в её истинном понимании – это свойство любящего, а вовсе не объекта любви. Способность любить означает, что её носитель – не вечный терпила, затолканный в метро и засмеянный Петросяном до полной беспомощности. А напротив – могучий источник всякой ситуации. Уверенный в том, что его естественное состояние – бить ключом, меняя прилегающий мир. Могучий человек так могуч, что способен беспричинно (или, вернее, с самим собой в качестве причины) заботиться о других, ибо его «я», фигурально говоря, простирается за пределы его собственной тушки и включает окрестности – порой до самых пределов вселенной.

Любовь – это воинствующая полноценность, и этим всё сказано.

Поэтому любящий просто не умеет жить в унынии и бессилии: для него признать, что он ничего не может изменить – столь же неестественно, как для Ивана Поддубного было отказаться поднести старушке сумку, потому что тяжёлая.

Та же «любовь», которую ищет в других жертва башенного принцессизма – есть нечто, импортированное, видимо, из компьютерных миров, сплошь населенных покорными юнитами. Любящий человек, с точки зрения больного эмоциона – это его собственный нерассуждающий юнит, которым никто другой не может сражаться. 

Достаточно внимательно прослушать дневной эфир любого радио – и мы услышим, какой любви взыскует нездоровый современник: с его точки зрения, любящий должен обо всём забыть, как гётевский лемур, ни о чём ином не думать, как маньяк, и слушаться своего пользователя, как Терминатор 2.

Всякое отклонение этого юнита от нерассуждающей покорности воспринимается при башенном принцессизме примерно как массовый намаз на московской улице – больной видит, что этот человек, которого он считал покорным – на самом деле таит в себе другие сверхценности. По меньшей мере равнодушные, а может быть – и враждебные к больному. А это угрожающе и вызывает желание надёжно отгородиться. Ибо себя больной полагает слишком маленьким и жалким, чтобы хоть в чём-то соревноваться с любой другой ценностью.

…Таким образом, мы можем с достаточной уверенностью предположить: кризис в любви, неодолимая тяга к самбуке на закате и прочий психический озноб от людей проистекает от неспортивного и малоподвижного во всех смыслах образа жизни. Человек, не меряющийся силами с мирозданием, рано или поздно дисквалифицируется до жирненького сыча (кстати, 90% хамящих в метро, подрезающих у перекрёстков и ленящихся на работе – это именно они, выдранные из своих вечно достраиваемых норок жестокой необходимостью трудиться).

Следовательно, средство от невыносимости людей также вполне очевидно. Достаточно всего лишь неустанно тренироваться, соревнуясь с миром во всех вообразимых достоинствах – и однажды вы сможете вынести ближних, даже если они ширококостные и сопротивляются.

Источник